никотиновый коллаж 
------------------

не упрекай меня в нерешительности, 
в том, что скоро умру - никто не вечен. 
мне неизвестно, сколько нужно еще сделать 
шагов до разделяющей Ин и Янь пропасти - 
я просто верю...что их набор, по крайней мере, 
конечен. 

не говори мне, что я святой - 
нелепые попытки быть сводней святости. 
моя похожесть на морской прибой 
эквивалентна невозможности в степени 
невероятности. 

попытки забыться едва ли 
приводят к успеху...резал вены, топился, 
нырял с головой в асфальт, разбивал коленки - 
но опять возвращался на новый виток 
спирали. 

натурщица моих стихотворений...я не художник, 
просто во мне взбесились два неземных цвета. 
моделями никотиновых коллажей 
выстроились пятнадцать букв. 

чтобы замерзнуть - мне не нужна зима. 
чтобы исчезнуть - недостаточно Леты. 


покурим? 
--------

"курение вредит вашему здоровью..." - 
Минздрав со своими предупреждениями надоел порядком. 
пугают раком легких и расположенностью к малокровью 
врачи, с которых, как водится, все взятки гладки. 
плевать...ведь господь бог - (тоже, кстати, любитель 
выкурить трубку - другую с ангелами после обеда) 
чистосердечно признался сегодня утром, что 
каждый курильщик обязательно попадет на небо, 
ну, или на персональное облако, в крайнем случае, 
пускай даже немного пахнущее никотином. 
а взгляд твоих глаз обещает мне что-то колючее. 
оставь… курение - не аллергия, ее нистатином 
не вылечить и вряд ли кому-нибудь нужно: 
спасение утопающих… а, впрочем, о чем я… 
как странно признать, но давно уже чуждо 
цеплянье за жизнь. бросание в бездну - нормально дело, 
ведь бог обещал, и я верю… 
бессмысленность фраз… да, я знаю, задело 
твое самолюбие. сплошные потери 
и дым между нами. колечками выдох, затяжка… а мне бы 
тебе прокричать на прощанье: не надо…но поздно… 
дрожит сигарета, тебя выдыхаю сквозь легкие в небо… 



*** 
Я не знаю, как петь, – у меня не осталось слов. 
Можно вспомнить, но знающий правду – нем. 
Если я виновата в том, что с тобой – тепло, 
не думай об этом. Что толку в моей вине… 
Они всегда стреляют, не целясь, наверняка. 
Порой попадают, но это не более, чем обман. 
Представляю тебя защитой от сквозняка. 
Иногда удается, но стыдно. Должна – сама. 
Пятна на солнце едва ли возможно смыть. 
И неважно, где ты, даже неважно, с кем. 
Не имеет значения, как празднуют смерть зимы 
дети медных богов, играющие в песке. 
Далеко не в первый (но не в последний) раз 
мысленно – только мысленно – провожаю тебя домой. 
И за нами следит всеобъемлющий лунный глаз. 
А подробности, как всегда, перешлю письмом…


***
Доктор, только лаской - никакой мне лоботомии! 
Давайте хоть раз будем разборчивы в средствах! 
Для хорошей игры – это слишком плохая мина. 
Хочется топать ножкой и повторять: «Нечестно!». 
Доктор, а Вы не забыли скушать свою таблетку? 
Вы на грани нервного срыва – Вам нельзя без лекарства! 
Треугольник выпит. Песенка, вроде, спета… 
Ну куда Вы опять за скальпель? Сказано – только лаской! 
Доктор, Ваш пульс, извините, уже не бьется… 
Хотите, срастемся с Вами единым Тяни-Толкаем? 
Хотите, я разрешу Вам кусать мой далекий локоть? 
Ритм неустойчив… асистолия… похоже, мы Вас теряем! 
Возможно, Вы станете не самым последним мужем. 
Но, боюсь, я слишком привыкла к вечной зиме 
и все, что Вам смогу приготовить на ужин - 
не больше, чем жизнь. И не меньше, чем буриме.

***
Глотая тяжелый туман, сквозь воздух – как будто вплавь. 
Взгляд, однако, не особенно грустен, и даже 
руки как руки – не тонки, хотя и колени обняв… 
Куда уж мне, грешной, до известного персонажа! 
Так как расскажу я тебе о том, чего нет? 
Я не сумею – слышишь? – солгать красиво. 
Ужин с врагом – попросту перерыв на обет 
молчания, микровнутрисердечная Хиросима. 
Решения нет в поперечном движении век. 
Спасения нет в продольном шуршании века. 
И падает, падает, падает радужный снег… 
И мы застываем, как собственный гипсовый слепок. 
О страсть молодого вождя в диковинных татуировках! 
Но шкуру мою не украсит волшебный узор… 
Но мраморный грот никогда не заменит «хрущовка»… 
«К оплате – полжизни» Я не… или – ne? Nevermore… 
Последний мост разведен - где-то на Малой Охте. 
Провисает мягкими складками печаль с чужого плеча. 
Целуя мысленно тонкую синюю венку на сгибе локтя, 
шепчу: "Послушай... далёко-далёко... на озере Чад"...

***
То, что случается ночью, всегда неточно. 
Игнат 

не трогай не прикасайся просто присядь поближе 
реплики персонажей перебиты авторской речью 
лучше всего горят страницы из старых книжек 
смотри мальчик мой в печку все это в печку 
время своим убийцам отрубит руки за кражу 
в позе зиготы свернувшись в углу дивана 
не бойся стать старше это совсем не страшно 
смотри мальчик мой это почти нирвана 
то что случается ночью всегда непрочно 
не стоит верить пристрастным ночным наблюденьям 
выход стал входом да и тот давно заколочен 
месяц сурка в котором каждый день понедельник 
самые истошные крики звучат чуть громче 
молчанья ягнят когда их ведут на бойню 
вместо имени гораздо удобнее ставить прочерк 
смотри мальчик мой это зовут любовью 


***
"Смеркается" - отнюдь не худшее из состояний. 
В нем всегда пребывает задумчивый наблюдатель, 
изучивший дорогу от "можно" до "хватит", 
причастный тайнам укрощенья строптивой лани. 
Смотреть на тебя - до полного сжатия диафрагмы, 
до серьезного сбоя в серебряном планетарном ходе. 
Безыскусно прекрасен. Постоянно на гибком взводе. 
Привычка ходить налево. Значит, я буду справа. 
Чувствую тебя, не одалживая эмоций, безвозмездно, 
бездумно, по-мультяшному - то есть даром. 
И каждое твое движенье - сердцесбоящим ударом. 
И каждый твой взгляд - провалом в Марианскую бездну. 
Рисунок черным по черному. Капля золота - в медь. 
Отпечатать тебя в себе - легчайшим из силуэтов, 
чтобы, когда прервется дыханье, вспомнить об этом... 
выдохнуть имя... и уже никогда ни о чем не жалеть. 

***
А мне перронно, а мне вокзально, 
чуть-чуть ликерно, слегка бальзамно, 
а мне смеется да нервным смехом, 
а мне вагонно-плацкартно-верхне, 
а мне бессонно-передотъездно, 
а мне сердечно-грудинно-тесно, 
а мне довстречно и ожидально, 
полрюмки Шнитке, стакан Вивальди, 
а мне ментольно и сигаретно, 
а крыша пишет: "Целую! Еду!". 
А ты стреляешь не целясь – сразу, 
а мне щекотно – я камикадзе! 

***
Линия губ – насмешлива и капризна. 
В движениях – грация полудикого зверя. 
Невозможно привыкнуть к твоим сюрпризам. 
Я и не привыкаю. Я просто – верю 
в то, что, миновав период метаморфизма, 
раскуклившаяся бабочка будет – летуча, 
на тонких крыльях – прожилками – изморозь… 
Наше знакомство – странно-счастливый случай 
соприкосновения двух "Идеальных чашек" 
исключительно в нужное время и в нужном месте. 
Несуществующие флаги украшают верхушки башен. 
В каждом сомнении доля истины есть, но 
взгляд серых глаз – желанный немыслимый морок, 
пресекающий любые поползновения этой истины… 
И нежность, струной перехватывающая горло, 
похоже, грозит мне смертью в результате асфиксии. 

***
С тех пор, как ты встал на мой след невзначай, 
все углы зрения значительно заострились. 
Пока я еще хоть как-то пытаюсь молчать 
и по старой привычке ставлю пароль на bios. 
Так назначь мне свидание, не мудрствуя лукаво, 
не задумываясь о том, что тленно и преходяще. 
Важно поправляя очочки в тонкой оправе, 
Провидение открывает долгий пандорин ящик, 
а Фортуна трубит в закрученный рог изобилья, 
и звук отдается растянуто-длинным эхом… 
Цезуры заполняются красиво загнутой тильдой. 
Лакуны тихонько звенят серебристым смехом. 
Строка за строкой – переплетаются строфы, 
пока многоногий Паук-Вершитель ткет паутину. 
Я знаю тебя. Ты не признаешь резиновый кофе 
и решительно отвергаешь женщин без кофеина.

***
Опять мы прыгаем, дрожа, 
по ледяным весенним лужам, 
и чертим звонкую окружность, 
ловя судьбу на виражах. 
И в гроб сходя, нам подмигнут 
и Блок, и Брюсов, и Державин, 
в пролетах между этажами 
узревшие полет минут. 
Ты, Господи, благослови 
нас быть веселыми, незлыми, 
начни свое второе имя 
шальной латинской буквой "v". 
И преломи весь белый свет, 
и разложи его на спектр, 
и не забудь приправить "Смектой" 
нектар с амброзией в обед. 
И смой с нас повседневья грязь, 
спеша спортивною ходьбою 
к тому, что мы зовем любовью, - 
смущаясь, мямля, матерясь. 
Под шепоток шуршащих шин 
сорви оконную фрамугу, 
не дай нам избежать друг друга… 
А после делай, что решил. 

***
Стрелы башенных кранов направлены в новую цель… 
Ad Rotary 

Стрелы башенных кранов направлены в новую цель. 
Я – усталый конструктор, пустая моделька для сборки, 
карта мелкого чина в рубашке простой и затертой, 
позабытая в спешке неубранной, будто постель. 
Неподъемно-тяжел становится мир за плечами. 
Караул мой устал, и замучил его ревматизм. 
Уходя рано утром, постарайся не звякать ключами. 
Отпусти мне грехи, как пытаются лучшие из… 
Все – своим чередом, и, как водится, дело за малым – 
удержать то, что было случайно на счастье дано, 
мановеньем руки отогнать ощущенье финала, 
попросить обломинго наш дом облетать стороной. 
Мне не нужно ни алиби, ни коня, ни полцарства. 
Я увидела небо в алмазах – оказалось, что это салют. 
Жизнь похожа на чай… да вот смерть не похожа на сахар. 
Остальное ты знаешь. Твоя. И с тобой. И люблю. 

***
В благородном дымке сандаловых благовоний, 
в возбуждающем аромате иланг-иланга 
вспоминаю тайную прохладу твоих ладоней, 
вечерне-переулочную московскую сарабанду. 
Красное вино, опрокинутое на белый свитер. 
Четкий абрис черной татуировки на светлой коже. 
Черт с ней, с dolce… пусть будет просто – vita… 
Я прикасаюсь к тебе дозированно и осторожно, 
чтобы потом насмехаться над расстояньем, 
зная, что стану ощущать тебя в каждом жесте 
с помощью дарованной свыше гармонии инь и яна, 
кошачьим шагом приближаясь к заветному "вместе". 
Все, что я скажу тебе, будет просто, как выдох, 
естественно, как лето, приходящее за весною. 
Я – это ты плюс-минус некоторые субтитры, 
твоя парная тварь с ковчега старого Ноя. 
Я буду теплым солнцем цвета спелого апельсина, 
неизвестно откуда взявшейся возможностью счастья, 
новыми чудесами света – девятыми и восьмыми… 
Я нашла тебя, как ни странно… Так значит – здравствуй! 

***
Обычно со мной не слишком разборчивы в средствах 
и не утруждают себя разработкой тактик. 
Я – в урочный момент бросаемый в бухте якорь, 
костерок, гасимый только “по-пионерски”. 
Не больно. Не страшно. Просто – невыразимо скучно. 
Взгляд вверх – сразу приравниваем к побегу. 
Гибель озимых, замерзших от недостатка снега. 
Видно, и впрямь, чем меньше и глуше – тем лучше. 
И вроде не хочешь, а все равно не можешь иначе - 
всегда просчитываешь вперед на три шага. 
Алгоритм слишком уж самоуверен и нагл. 
"Пожалуйста, литр водки. И любви – на всю сдачу." 
Толпа желающих осенить меня благодатью, 
кагал уверенных в том, что знают, "как надо"… 
"Ласточкой" – с высоты Ниагарского водопада 
собственной подозрительности. Довольно. Хватит. 
Что же это за нелепо-паскудный период, 
в котором я забываю, как просто – верить. 
Когда ты коротал свои ночи в китовом чреве, - 
тюрьма такая тебе и не снилась, Иов… 
Это не в порядке мутных слез крокодиловых - 
скорее, что-то вроде тупого ликбеза. 
Хочу быть рядом и ощущать тебя – антитезой 
всему дурному, что раньше со мною было. 

***
Догадаться стараюсь, почему эта странная нежность, 
огоньками святого Эльма мерцая, бежит по жилам. 
Время, постой, пощади, не лети так… Мне же 
надо успеть сказать ему все, пока совсем не забыла, 
как, глядя в глаза, говорить о хорошем и не бояться 
быть оттолкнутой, стать новой помехой или обузой, 
картинкой, мелькнувшей в пестрой чреде анимаций, 
бильярдным шаром, прокатившимся мимо лузы. 
Поди-ка пойми, как все обстоит, на самом-то деле... 
Сложно впилить - хоть на трезвяк, хоть по пьяни. 
Вниз головой, вверх ногами висим... чем не качели? 
Это больной, хромоногий, усталый - но все же танец. 
Небо – размером с овчинку, свет белый – и вовсе в копейку. 
Прогулка по городу обернулась невольно похмельным синдромом. 
Ежедневно нас слушая и наблюдая, святое семейство, 
опасаюсь, вскоре (эх, Носов!) станет - семейкой веселой. 
И архангелы трубы сменяют на грабли, лопаты и вилы. 
И амбарную книгу открыв, спросит Господь незнакомый: 
- Кем была для того, кого (здесь пометка!) любила? 
- Кем была, я не знаю... Быть пыталась – подобием дома. 

***
Я хотел бы жить, Фортунатос, хотел бы жить... 
И. Бродский 

Я мог бы остаться целым, но это не в правилах цирка… 
Б. Г. 

Мы все знаем цену тому, что говорится под пиво 
(если это не слово «вобла», которое в тему вполне). 
Но наблюдение отблеска солнца в далеком окне 
позволит если не быть, то хотя бы казаться счастливым. 
Как можно любить тебя завтра меньше, чем вчера 
и сегодня? Это абсурдно, как минимум. И – смешно… 
Не в моих свойствах нарушать правила цирка. На дно 
не уходят рыбы редкой породы «этоблиннеигра». 
Сильно-сильно – до хруста жил. Непривычно-просто. 
Все тугострунно-натянуто, прозрачно-звеняще… 
Пару недель подряд воздух не пахнет фальшью. 
Пару недель подряд ошибок не допускает лоцман, 
умудряясь принять в расчет невидимый глазу маяк. 
Осторожно листаю тяжелый старинный атлас… 
Я хотела бы жить, хотела бы жить, Фортунатос… 
И – боюсь признаться – вроде бы вспомнила, как. 

***

Разбудить тебя субботним звонком – где-то в двенадцать. 
Подавив тремоло в голосе, не выдавать смущенья. 
Договориться о встрече, предложить пойти прогуляться, 
получив согласие, начать забавное женское коловращенье 
вокруг пудры, туши, помады, духов и прочих мулек, 
ловя на себе взгляды друзей – любование плюс насмешка: 
- Ну что, опять вляпалась, наша ты дорогуля? 
- Да ну вас, ребята… чего вы… идите к лешему! 
А я - пойду в другую сторону. Вернее, нырну в метро, 
пытаясь не сиять особенно уж начищенно-выразительно, 
подземного перехода хлопотливо-кишащей норой 
пробегу, забыв про строжайшую теорию относительности. 
Ты, наверное, слегка опоздаешь… Где-то у эскалатора 
я - вовремя. Чтобы следить неотрывно за стрелкой минутною. 
Издалека в толпе разглядеть тебя. Спешащего. Чуть виноватого. 
Выдохнуть. Вдохнуть. Еще раз выдохнуть. Улыбнуться. И… 

***
С этим ничего не поделать. Опять предвокзалье 
заключает меня в объятья, держит и кружит, 
выступает в роли эдакого злого Усамы, 
третирующего ожиданием. Мелких лужиц 
неправильной формы серебряные монетки 
жадно впитывают отражение неба бледного. 
Уровень за уровнем – исчезновение. Тетрис. 
За спиной остаются идущие следом, и 
что-то бурчат о моей легкости на подъем, 
шурша фольгой от недоеденного шоколада. 
Пусть их… они давно привыкли петь – о своем. 
Еду. Делаю вид, что не тороплюсь. Страшно. Рада. 

***

Погода для сидения у камина 
с кружкой свежесваренного глинтвейна, 
для бесед спокойных и длинных, 
в которых тянет на откровенья. 
Погода для перебирания фотографий 
и остекления их в новых рамках, 
для надевания последней рубахи 
ближе к телу. Погода для Кафки, 
Гамсуна, Боргена или Лагерквиста, 
для вышивания и плетения фенек, 
для составления уравнения оптимизма, 
для уничтожения заначки варенья. 
Погода для плавного снижения темпа, 
для поглаживания лежащей у ног собаки, 
для написания стихов проще пареной репы – 
без всяческих шифровок и обиняков. 

***
На повестке дня - борьба с паранойей. 
Долго, муторно, не слишком приятно. 
"В белом плаще с кровавым подбоем..." 
Хирургически чистые руки Пилата. 
Бестселлер "Фломастер и Маргарита". 
Интересно, какого цвета фломастер? 
Спутники алмазов – скромненькие пириты. 
Так какого цвета? Возможно – красный. 
Красный, как моя неспокойная гемма, 
как "до встречи" - на зеркале – помадой, 
как хитрейшая китайская стратагема, 
как звучание настоящей скрипки Амати. 
Проявители – фенолфталеин и лакмус. 
Реакция соединения – кислота и щелочь. 
То, что говорится снаружи, - пасквиль. 
Изнутри – счетчик, выщелкивающий чечетку. 
Очередь за эскимо по 20 копеек штучка. 
Время, повернутое вспять опасным сальто. 
Объяснение на поверхности – потому что 
мне ярко, упоенно и вдохновенно врали. 
Но замечаю, что, вращаясь на орбите околоземной, 
гордо-лохмато-ахматовски выпрямляя шею, 
не помнить о тебе, светлоглазый, - damn it! - 
с каждым истекшим часом становится все сложнее. 

***
Сегодня после двух мне стало скучно. 
Следы инопланетного вторженья, 
отпев меня, замел святой мошенник. 
Ты с виду был так псевдобезоружен… 
Ты с виду был совсем не пластилинов, 
а очень даже теплокровеплотен, 
и пахли медом телефонов соты… 
Я восхищалась прорисовкой линий. 
Ах боже мой, какая незадача – 
я замеряю врущим транспортиром 
хрущевские углы пустой квартиры 
и… отвернись!… еще чего… не плачу! 
О эта драма с нотками комизма, 
гротеска, фарса… в общем, постмодерна… 
Потычь-ка пальцем эту эфемерность – 
живее смерти, но мертвее жизни. 
На блюдцах прорастают препараты 
и кожей дышат клоны субкультуры. 
Лиясь-виясь, звучат фиоритуры… 
Скажи мне, нафига ты, навигатор, 
становишься загадочней и ближе, 
зрачки купаешь в каплях белладонны 
и все поешь, поешь свои канцоны 
для тех, кто их нарочно не услышит?.. 

***
Чтобы молчать, есть сотня причин, 
а, может быть, сто одна. 
Что же... твое здоровье. Чин-чин. 
Тостующий пьет до дна. 
Можно, к примеру, молчать и смотреть, 
как резвится метатель ножей. 
Хочешь узнать мой заветный секрет? 
Не дури. Ты знаешь. Уже. 
Можно, к примеру, молчать и смотреть 
кукольный театр теней. 
Мальвина, Пьеро, семихвостая плеть. 
Наверное, так смешней. 
Можно, к примеру, молчать и смотреть, 
как с рельсов сойдут поезда, 
поставив знак равенства между "здесь", 
"мы", "вместе" и "никогда". 
Можно, к примеру, молчать и смотреть, 
как мечется тот, другой, 
добровольно пойманный в эту Сеть 
и сумевший разжечь огонь. 
Можно, к примеру, молчать и смотреть, 
как капли бегут по стеклу. 
Абрис тела - так здравствуй, смерть! - 
белым контуром на полу. 
Чтобы молчать, есть сотня причин, 
а, может быть, сто одна. 
Что же... Твое здоровье. Мол-чим. 
Тостуемый пьет до дна. 

***

Оставь хоть малую горстку моих иллюзий. 
Еще далеко не все отмерены строки - 
долгой прогулкой по небу битловской Люси, 
пряным запахом запада, алым восторгом востока. 
Высшая степень человеческой обделенности - 
копрофаг, которому не хватило дерьма, - 
а ведь его несть числа в окружающей сонности. 
Я - почетный участник ток-шоу "Всегда сама". 
Ежели исхитриться, можно делить и на ноль, 
странное частное разглядывая с интересом. 
Выдача желаемого за действительное? Изволь. 
Получи. Распишись. Рядом со мною - тесно, 
предсказуемо, прозрачно и пошло-уютно, да? 
Куда там коробке спичек до фирменной зажигалки... 
Плюс к тому, все время приходится играть в города, 
скоростному спуску предпочитая гигантский слалом. 
Стань на минутку несвоевременным добрым Сантой, 
прежде чем шагнуть с моего порога - в ту сторону. 
Вместо подарка - подскажи, что делать этому фанту? 
И научи посланья в бутылках разливать - поровну. 

***
Бесплатные пирожки бывают только в корзинке под гильотиной – 
можешь наслаждаться, сидя на пеньке, высОко-далёко глядя. 
Не беда, что твои манеры – как у пьяного Гека Финна. 
Не беда, что щеки твои – сплошь в разноцветной помаде. 
Наблюдаю с нескрываемым интересом, как же тебя плющит, - 
со всеми мужскими прибамбасами, байдарками и альпинизмом. 
Веревка гигиенично намылена - значит, затянется туже, 
чем гордиев узел. Тюк - альпенштоком… главное - чтобы быстро. 
О-о, друг мой сильный, как же тебя, однако, крючит - 
как рыбку, которая по наивности повелась на дохлую муху. 
Видимо, дождь собирается... Похожие на сладкую вату тучи 
слипаются. В такую погоду нельзя подыхать - протухнешь. 
Тыркаясь по объятьям и убеждаясь, что некуда деться, 
постигаешь дао - слышишь мысли прокисающей ряженки. 
Ты бормочешь стандартное: "Не принимай меня близко к сердцу". 
Я бы и рада принять… Только вот сердца нет уже. Кажется... 

***
Яркая – слишком. Мимо ты не пройдешь. 
Зацепишься взглядом – не перепрыгнешь враз. 
Мне давно стало скучно гадать по ладош- 
кам твоим. Переходим, пожалуй, к сетчатке глаз. 
А на сетчатке той – полуослепший крик, 
привычно-дежурный. Who’s on duty today? 
Нервный смешок полоснет молчание – вжик! 
Мама Гертруда! Просит сыночек – вина не пей! 
Надувные куклы, к счастью, не пишут стихов, 
выполняют функцию грелки, если налить кипяток. 
Да разве ж ты циник, милейший Мариенгоф? 
По мне, ты куда безобиднее, чем Барто. 
По доске неструганой, качаясь, идет бычок, 
недокуренный кем-то – знать, табачок не тот. 
И каждому шагу вперед положен строгий учет. 
А в чай добавлены щепоть жасмина и бергамот. 
Привыкаю быть неуслышанной – хрупок стеклянный дом. 
Прелести расстояния – любовь запакована в rar. 
Когда грянет женщина, перекрестится даже гром. 
Целую. В самые гланды. Ведь это – просто жара. 

***
Та часть меня, что горделиво зовется «рацио», 
всегда занимает позицию «наблюдатель сверху», 
потому – отмечает инородные вкрапления в платину 
слов. И прочую пошлость, не достойную даже смеха. 
Биться головой о выгнутые хребты водосточных труб – 
неудачная попытка сыграть пресловутый ноктюрн. 
Это не похоже на Индию. Ты облажался, Колумб. 
Филейные части Кука подрумянивает шипящий фритюр. 
Собственно, а кто просил тебя лезть на рожон? 
Кто обещал молочные реки и кисельные берега? 
Пока я ждала – научилась резать воду ножом 
и усвоила, что пурген помогает, когда пурга. 
Мизинцем ласково – от уголька глаза - к уголку рта. 
Всегда прощальным ощущается прикосновенье к щеке. 
Девяносто девять и девять – не составляют ста. 
Все решается – своевременным нажатием «any key». 
На сколько примерно крестов хватит твоих гвоздей? 
Все в порядке, граждане… что вы… зачем врача?.. 
Воскресенье – удачный экспериментальный день. 
Как доехать до «Чкаловской»? Медленно и печа… 

***
Sosтояние психики уже не тревожит. 
Она либо есть и здорова, либо… 
Санитар кочующей «неотложки» 
почему-то украшен глянцевым нимбом. 
А его подруга живет в подвале – 
хороша собой, но бледна немного. 
И мы с тобой услышим едва ли, 
когда легкой поступью мимо окон 
она пройдет со свечой и грелкой, 
с пасмурной розой ветров в прическе, 
на поводке таща Белку и Стрелку. 
А твои пальцы выстукивают чечетку, 
а сигарет уходит в сутки – две пачки. 
Если одна – уже большая победа 
А ты пыталась вспомнить, как плачут, 
но засмеялась. Лебедь и Леда… 
Бык и Европа… Как же вульгарно… 
Зуб за око – все время одно и то же. 
Сидя в подвале, ты ждешь своего санитара. 
Психики sosтояние уже не тревожит… 

***
Работой и домом сплющены - котлета в Биг-Маке. 
Потихоньку, минута в минуту, капают годы. 
Вилами по воде – пишутся водяные знаки. 
Этак можно и не заметить, как выйдем из моды. 
Нельзя по команде научиться наращивать шкуру – 
все равно останется беззащитным участок на брюхе. 
Мы давно приспособились спасать себя перекуром, 
только вот зажигалка, паскуда, все время тухнет. 
Может быть, все дело в слишком уж сильном ветре, 
может, ее враги заполнили негорючим газом… 
Все, что портит нам кровь, - в персональное гетто. 
И к высшей мере – оптом, скопом и сразу! 
Плюс ко всему, мы отравлены ядом стихосложенья - 
не отпирайся, милый любитель Ремарка и Линдгрен! 
Это что-то вроде мушкетерского завтрака в Ла Рошели, 
когда дрессировщику в рот засунут голову тигра. 
Я вычислю дробь оптимизма, хотя и не математик, 
и подведу черту – одной из московских улиц. 
Просто устали глаза – подумай, с чего мне плакать? 
Чаю? Кофе? Да черт с ним… Давай потанцуем! 

***
Продавайте друг друга – мелким и крупным оптом. 
Тебя готовы купить? Это уже немало! 
Слюна отделяется. Опыт, зверюшка, опыт! 
Ох, прозорлив же ты был, академик Павлов… 
Впервые без сопротивленья скажу: «Ненавижу». 
Ненавижу убогие игры умных и взрослых. 
Перемещения по асфальту на водных лыжах. 
Дежурные враки, улыбки, блюда и тосты. 
Барахтанье в гладко построенных фразах. 
Косорылую смесь французского с нижегородским. 
Заразу, прилипающую к другой заразе. 
Я не привыкну. Я не стану другого роста. 
Сегодня мы были красивы, как Квазимодо. 
Завтра станем милосердны, как Торквемада. 
В захолустном музее висят наши старые фото. 
Они долговечней, чем след от губной помады 
на краешке чашки. Welcome to катакомбы! 
Как здесь уютно… Прелестное подземелье! 
- Духовная пища, деточка! Мисочку комбикорма? 
- Благодарю покорно. Уберите. I hate it. 
Не по кольцу. По запаянной глухо спирали. 
Заповедь заповедей – не пытайся стать ближе, 
чем кожа. Что там цветные флажки сигналят? 
Только два слова. «Продавайте!» и – «ненавижу». 

***
Команда «назад и ниже!» – дана для всех. 
Зачем-то в узком окопе оказались мы тет-а-тет. 
Полые кости хрустнут, словно грецкий орех. 
Строго запрещено проносить в метро арбалет. 
Сладко ли по хребтине – гусеницею БТР? 
Любо ли против шерсти – очередью из АКМ? 
Осторожнее, не толкайся, достойный сэр, - 
меня всегда было много – по куску достанется всем! 
После контузии мы оба впадем в маразм, 
но продолжим движение, не ломая строй. 
Я сбрею брови или надену противогаз. 
Ты получишь долгожданную медаль «лиргерой». 
Я подарила тебе самый последний патрон… 
А сама – в тысячу первый раз – осталась жива. 
Довольно романтики! Нас ждет прогулка на полигон! 
Я красивая, правда? Зови меня – «Фау-2»! 

***
I’ll never be your beast of burden! 
«The Rolling Stones» 

Любовь напоминает острый приступ гастрита, 
который, к сожаленью, не снимается но-шпой. 
Я понимаю, что этого не избежать, мой хороший… 
Какую бы карту ни прятала в рукаве – априори бита. 
Надежда глупа, как коньяк, поставленный в холодильник, 
как дразнилка детская про вязкое тили-тесто. 
Итожу себя – сегодня, сейчас, и здесь, и 
завтра, и послезавтра… Кадром из старого фильма 
промелькнет обрывок неспрятавшейся улыбки, 
краешек неба, окрасивший яблоко глаза… 
Попытка поцеловать профессионального водолаза 
через стекло гермошлема – провальна. Скрипки 
не строят, а, если строят, то не тех, кого нужно, 
да еще непрерывная лажа с прогнозом погоды… 
В висках – «I’ll never be your beast of burden!». 
Всех голодных людоеды с нетерпением ждут на ужин, 
обещают радости плоти и немыслимые экстримы… 
Если не спится, есть хорошее средство – послушай: 
я расскажу тебе старую сказку о родственных тушах, 
которые в каждой из жизней едины и неделимы. 
«Mad about you» - велюровым голосом Стинга. 
Тяжело переваливаясь, над головой пролетает Лапута. 
Каждому «Титанику» пожелай под килем – семь футов, 
пока меченные бисером корчатся в ритмах свинга. 

***
В ящике старых игрушек я нахожу лицо. 
Примеряю - жмет. Странно - ведь так совпадало. 
Ты утром пришлешь немного нервное письмецо 
о том, что Икар опять оказался глупей Дедала. 
В нашем анатомическом театре - бесплатный вход. 
Интересно, сколько сегодня запросят за выход? 
Князь, извините, по-моему, Вы - идиот. 
Не роняйте мебель. Не будите тихое лихо. 
Мы так долго искали подходящие типажи, 
на репетициях выжимая все до последней капли, 
что теперь, какую сценарную реплику ни скажи, 
слышится: "Скальпель, сестра! Дайте скальпель!". 
И спирт. Не забудьте, пожалуйста, спирт - 
с ним гораздо нежнее мясо лабораторных кроликов. 
Это все оттого, что кто-то все время спит... 
Похоже, не остается ничего, кроме как 
раскланяться с бесом, толкающим под ребро, 
ощутить холодок в районе спинного мозга, 
позволить себе на пять минут задремать в метро... 
И выйти на полном ходу между "Московской" и "Звездной". 

***
Все пути начинались от наших дверей, 
но мы только вышли, чтобы купить сигарет. 
Б. Г. 

Что же, любимый, я здесь. Я снова дома… 
Запакована в вакуум, словно кусочки салями. 
Совершенно пуста. И ничего не помню. 
Тебя здесь нет. Но и это не удивляет. 
Год за годом, проживая чужие судьбы, 
тестируя институты семьи и брака, 
болея любовью, рифмами и простудой, 
потеряв свое имя среди многочисленных «aka», 
я возвращаюсь… Еще каких-то полшага – 
и вернусь. Действительно. Не до шуток 
сейчас... Ощупью изучаю архипелаги. 
Асфальтовый перестук каблуков под утро 
мучительно отзывается между ребер. 
Зная брод, ныряю «ласточкой» в омут. 
От кислотных дождей прячусь под капюшоном кобры. 
Любимый, это к лучшему, что я ничего не помню… 
Ты не тот, кто проведет меня через зиму.» 
«Все пути начинались от наших дверей…» Красиво! 
Куда? За сигаретами. До магазина. 
Я снова дома… Да, все в порядке. Спасибо. 


***
в своем уме или в мэри-эннином? 
Л. Кэрролл 

Как рекламная тетка, я вступлю в диалог с маргарином. 
Он, болезный, мне много чего напоет-порасскажет 
о нелегкой судьбе маргариньей, о смерти бесславной и даже, 
посчитав себя маслом, напишет плохую картину. 
Ты не бойся – покуда мой ум не вошел в мэри-эннин. 
Я могу удержать отчаянно рвущийся шифер, 
и меня не увозят в «скворечник» на белой машине 
с красным крестиком, ограничив число посещений. 
Я змеею линяющей выскользну ловко из кожи 
и в запястье твое впрысну то, что зовется любовью. 
Мы уедем в колхоз имени Рабиндраната Тагора, 
потому что на «ё… твою мать!», действительно, очень похоже… 
И мы будем гонять каждый день на специальных тележках, 
и вершин мастерства непременно мы вскоре достигнем. 
А в саду обязательно высадим маракую, гуаву и фиги, 
фейхоа и хурму… Согласись, это будет потешно? 
Если верить приметам, то к счастью мы били посуду. 
Удивленно взирая на мир, прорастает глазастый картофель. 
Я опять машинально рисую летящий твой профиль… 
И оконные стекла тихонько звенят в ожидании чуда. 


***
Самая длинная ночь – с пятницы на понедельник. 
Внутренности часов извергают надсадный кашель. 
Винтовая лестница… Долгий подсчет ступеней. 
Не верхней – идиотски курлыкающая неваляшка. 
Не верится, но я не знаю, что делать дальше. 
Тяжестью отдается сокращенье сердечной мышцы. 
Швами кровеносных сосудов наружу – рубашка. 
Популярный психоанализ не просекает фишку. 
Привычная процедура закрытия окон. Бинго! 
Ничего, что я к вам спиною и без перчаток? 
Руководство по эксплуатации "я" выплюнул принтер. 
Четкие черные буковки, ни одной опечатки… 
В последней жизни приходится экономить силы, 
чтобы вычислить тебя в толпе инаких и прочих. 
Имя твое добавляется от руки, курсивом. 
Будь снисходителен и не снижай за почерк. 

***
Видно, слишком уж хороши были учителя – 
теперь на каждом шагу мне мерещится западня. 
Возможностью избежать ее становится только взгляд, 
теннисным мячиком скачущий от тебя до меня. 
Все, что я говорю тебе полудвиженьем губ, 
все, что шепчу в подушку перед прогулкой в сон, 
формируется постепенно в теплый радужный куб, 
существуя в котором, не страшно пойти на обгон. 
Одно из твоих умений – притягивать солнечный свет. 
Последний закатный луч, спрятанный в объектив, 
заставляет верить – не смейся! – что смерти – нет, 
что еще разок утопающим удастся себя спасти… 
Я не знаю, с чем мне сравнивать ощущенье тебя - 
это как редкий кайф – в жару выпить воды со льдом. 
И пусть пожарные лихорадочно бьют в набат. 
И пусть механический голос врет, что поезд следует до… 

***
Мой июнь без тебя – маслины, поданные к массандре: 
изысканно фонетически – на вкус не катит ни разу. 
Облака по-овечьи суетно сбиваются в стаи, 
защищая озоновый слой от дурного глаза. 
С окончанием выходных привычно ныряю в будни, 
успев ухватить тонюсенький слой загара. 
Укрощаю себя по принципу приготовления студня: 
долго варить – и на холод. Кальмарьим 
щупальцем радости ловится рыбка таинств. 
Думаешь, легко быть перманентно уснувшей Этной? 
Интересно, часто ли адресом ошибается аист? 
Знаешь, я вчера перекрасилась в ярко-медный 
и теперь могу конкурировать с главным светилом – 
меня видать отовсюду независимо от погоды. 
Над буквой твоей проставляюсь – сияющей тильдой. 
Разорванную аорту не обработать йодом, 
раздробленный позвоночник не срастется под гипсом, 
укротителя публике не вернет раскаянье тигра… 
Для неумеющего терять - подошла очень уж близко. 
Для неумещего играть - ввязалась в опасные игры. 
Циклоны предсказывает доброжелательный диктор. 
Время приобретает запах и цвет остывшего мокко. 
Внутренние присяжные задумались над вердиктом. 
Моя постель без тебя всегда будет слишком широкой. 

***
Катет, лежащий против угла в 30 градусов, равен половине гипотенузы. 
Теорема 

Давай прошвырнемся между Коломенским и Петергофом?.. 
Надеюсь, нашего общего времени все-таки хватит… 
Какими красками ты распишешь для нас этот батик? 
Иногда так устаешь быть заложником "Майкрософта", 
и нестерпимо хочется выйти на свежий воздух, 
разговаривать о пустяках, привычно сплетая пальцы, 
думать хором, на "раз-два-три", в темпе вальса, 
низать ожерелья из опавших крыльев стрекозьих. 
Думаю иногда, сколько смыслов у слова "любимый"… 
Но, произнося его, каждый раз сбиваюсь со счета… 
и улыбаюсь растеряно… так ощущает себя глупый ботан, 
на экзамене спутавший косинус, тангенс и синус. 
Хочешь, я подарю тебе половину гипотенузы 
и такой же катет (угол градусов в 30 – ликерный)? 
Плаваю в точных науках… мне не быть Пифагором. 
Да бог с ним… Штаны Пифагора мне слишком узки. 
Зато я – своя среди орфографических правил, 
а ты – просто кладезь информации о диалектах. 
Так разве нам не под силу устроить цветное лето, 
сокровенную скоропись снов обозначив – явью? 
Блажен, кто верит, помнит, надеется, ждет и смеется. 
В какой-то песенке я слышала термин "life-shining". 
А нам с тобой прописано самое долгое непрощанье… 
Все получится – мы гениальны, как маленький Моцарт. 

***
- Устрица ты... Хуже того! 
Мужик, которому возлюбленная не открыла свое окно на первом этаже 


Ямбы, хореи... Тебя достойна лишь форма хокку - 
идеально-законченный жест без лишних претензий. 
Черный камень пульсирует... Осторожней, принц Хокмун, 
не то проснешься как-нибудь - принцем Гэндзи. 
Когда ты молчишь - это хуже, чем плохо, 
тише, чем тишина... Это - щемяще-пусто. 
Неуловим, как отблеск луны на стеклах... 
Иероглиф мой, ты - из древнего рода устриц. 
А мне остается, перечитывая японцев, 
упиваться изысканной формой, стилем и слогом. 
Ты уезжаешь в страну Нисходящего Солнца... 
и остаешься там долго... чертовски долго... 
Нежность никогда не течет проторенным руслом, 
не ищет легких путей, не влезает в рамки. 
Она способна на трюки похлеще полета Руста. 
Если выключат свет, я пришлю ее телеграммой. 
Сакэ по рецепту Бредбери - источник волшебной силы. 
Молоко одуванчика - на излом проверенный стебель. 
Пока ты слышишь меня, я - безудержно-рукокорыла. 
Так как насчет долгой прогулки на пару - в небе? 

***
Мы все танцуем на палубе тонущего корабля… 
Не помню, откуда 

Все еще холодно… Впрочем, плевать я хотела на это. 
Морозоустойчивость – в числе несомненных достоинств. 
Новый дамский роман или старая-старая повесть 
потихоньку рисуются… Строчка – за полсигареты. 
И точка росы вдруг становится точкой кипенья. 
Зимние вещи теряются среди нафталиновых снов. 
Выкрики чаек стреляют не в глаз и ни в бровь, 
а сразу контрольной иглой по серебряной вене. 
Ты все еще ждешь… И за ложную яркость нарядов 
ловко прячешь методику преодоления боли. 
Удается? Не очень… Наряды потрачены молью. 
Об этом – ни слова… Истончается шкурка… Не надо… 
Все защитные чары – как ни банально – в "люблю". 
Попытка движенья – в повышенном адреналине. 
Смерть нам к лицу, словно медведю – бикини. 
Потому – надо жить, себя отворяя, как шлюз. 
Каждый шаг мимо пропасти – выход из комы на бис. 
Никогда – присягнем! - мы не путали нежность и жалость. 
Дискотека "Титаник". Шоу. Танцы на нижней из палуб… 
Так задай же всем джазу, блистательный саксофонист

***
Вагон метро – финал шального дня. 
И нас не остановит даже пуля. 
Пересекаю перекрестья улиц, 
в которых ты когда-то ждал меня. 
У ожидания – растянутый акцент. 
И я смеюсь – ты слышишь? Только горько… 
И "Pepsi-twist" зачем-то пахнет хлоркой, 
и передатчик клинит на "mayday". 
Когда нам нечего стеречь – считаем цифры. 
Когда нам нечего терять – мы режем вдоль. 
И плавится земная канифоль. 
Два шага – до петли и три – до рифмы. 
Я запрягаю ездовых собак. 
Пускай они несут меня на полюс 
и усыпляют ноющую совесть 
моим "take care" и твоим "good luck". 
Мне будет очень холодно в пути, 
обледенеют щеки и ресницы. 
А ты опять, я знаю, будешь сниться, 
и губы сложатся в ненужное "прости". 
Два дня до лета… Мы играем блюз – 
Oh Angie… hate that sadness… трали-вали… 
Покуда мы еще не опоздали, 
напомни мне, что я тебя люблю. 

***
Мне хотелось с тобой поболтать о разном, 
скрывая нежность, спросить: «Ну как ты?», 
похлопать ресницами, как Маккартни… 
В странной смеси старо- и новояза, 
как ни странно, есть ощущенье покоя… 
Твержу себе: «Все не так уж страшно»… 
Сочти меня своей новой блажью, 
экспонатом коллекции хитрых фиговин. 
Мне грустно, Фауст… Мне стремно, Гете… 
Скажи, в свои ли я села летние сани? 
Нехитрое дело – ловко облечь словесами 
еженощно происходящее в мире животных. 
Не замечаю времени и пространства, 
тянусь к тебе, как к светилу – подсолнух. 
Царь небесный, на кой тебе этот олух? 
Я сегодня себя опять догоню до транса, 
чтобы вспомнить, как же звучит твой голос, 
как звякает ложечка в чашке с остывшим чаем… 
Знаешь, я многое помню и все замечаю. 
Разум мой – спит. Готовься к рожденью монстра. 
Долгоногие птицы упрямо летят на север. 
Злые духи ехидно шепчут: «Убей админа!». 
Наше поле для гольфа – сплошные лексемы-мины. 
Я пишу тебе… но снова – «не найден сервер». 

***
Я никогда не хотела себе наживать врагов, 
не поклонялась Афине, не просила войны. 
Только каждый удар в лицо кованым сапогом 
заставляет видеть все более жестокие сны. 
Так бронируйся. Стреляй изо всех стволов. 
Обрастай шипами. Плюйся жидким огнем. 
Кто-то сдохнет. Ты - нет. Эвона, повезло! 
На все отвечай улыбаясь: "Я здесь не при чем!". 
Идите к черту и оставьте меня - себе, 
не рвите на части, забудьте про ложь и лесть. 
Я сама различу штрих-код на своей судьбе. 
Не дождетесь! Я останусь собой. Я здесь. 
День и ночь - как слабый чай и горький чифир. 
А быть беззащитной, поверьте, - совсем не грех, 
Если жива покуда... И способна отдать весь мир 
за минуту с тем, кто не струсит стать ближе всех. 

***
Мы поглощаем книги, уходим из дома, 
пинаем пустые консервные банки, 
пьем, как хиппи, поем, как панки, 
смешим всех знакомых и незнакомых, 
зазубриваем толстеннейшие талмуды, 
нарочно пронашиваем до дырок джинсы, 
каждую ночь надрываем сердце и жилы, 
входим с ноги в новое спелое утро, 
Однокашники стали умными и большими, 
незаметно нарастили брюшко и деньги, 
заплатили нужные налоги и пени, 
считали и считали, пока мы - жили. 
Мой венценосный Пушкин, твой мудрый Чехов 
дают нам возможность здесь задержаться, 
замереть над пестрым ворохом декораций 
и продлиться невесомо-минутным эхом. 
У нас никогда не получается - гладко, 
но кое-что дается в награду за это: 
ты целуешь, будто завтра - конец света. 
а я умею принадлежать без остатка, 
Огонь, вода и, конечно, медные трубы - 
ежедневно. Удивляетесь? Эко диво! 
Не надо бояться. Мы - реликты и рецидивы, 
последние из могикан, помнящие, как любят. 

***
Незавидна эта участь моя - 
я брожу по свету, рифмы куя. 
Из контента 

Во мне мало того, что может пленять: 
не приемлю кокетство, не плету интриг. 
Прозвана "артобстрелом" за длинный язык – 
на каждое слово в ответ найду двадцать пять. 
Мне с трудом дается переход на тесное "ты", 
но при этом, когда лучше бы промолчать, 
я вхожу в диалог с элегантностью кирпича, 
направленно падающего с большой высоты. 
Не к сексу будет помянут и лишний вес, 
куча комплексов и жучки в голове… 
Личностей во мне даже больше, чем две, 
и каждая куда-то тащит свой крест. 
Если я прихожу, то остаюсь навсегда, 
даже если хозяин из себя вышел вон. 
Чувствую громко, словно бы в мегафон. 
Мое "нет" означает "нет", "да" - означает "да". 
В одном флаконе вся королевская рать, 
твоя Россия, что не понять умом… 
Не виноватая я – оно получилось само. 
Если можешь, постарайся просто принять. 


***
Ты был так далеко от меня в эти дни. 
Я металась в железной незапертой клетке, 
накрывала себя маскировочной сеткой 
и стреляла навскидку из узких бойниц. 
Я порой забывала, что нужно дышать, 
я забила на смесь кислорода с азотом, 
укрепляла свои амбразуры и дзоты, 
становилась всесильной, как еб твою мать. 
Я искала тебя в чьих-то стылых глазах, 
убегала от нежности пестрой и чуждой, 
развлекалась плетением солнечных кружев, 
от тоски пузырилась, как теплый нарзан. 
А луна все светила недреманным оком. 
В кухне чайник свистел заунывный мотив. 
Я доподлинно знала, что мне не уйти, 
не укрыться, не спрятаться и не издохнуть. 
И хотелось стучаться башкой о гранит – 
этой радости здесь до хренища и больше. 
Я сошью тебе куртку из собственной кожи, 
чтобы ты стал чуть ближе ко мне в эти дни. 

***
Я жду тебя здесь, на застроенных невских болотах, 
под небом, которому никогда не достичь синевы. 
Здесь каждый маршрут выверяется автопилотом. 
Здесь каждому камню идет обращенье на "вы". 
Поэт утверждал - этот город, как жаба в манжетах. 
ПризнАюсь - от истины был он весьма недалек. 
Здесь каждое сердце обшарил слепящий прожектор. 
Здесь нету неправильных линий и скошенных строк. 
Не врет арифметика - скоро нам будет "за тридцать". 
Без году неделя - и уже шестьдесят на двоих. 
Здесь давно перекрашено все, что могло бы светиться. 
Здесь каждое слово - толчок для впадения в стих. 
Здесь в темных аллеях с книжкой скрывается Бунин. 
Здесь каждая капля дождя - гидравлический пресс. 
Я жду тебя здесь в бесконечно-бессчетном июне. 
Я против течения времени жду тебя здесь... 

***
Сука! Жаба!! Блядь!!! Где партитура?! 
Вопль незнакомого мужика в сотовый телефон 

Разливая под веками морфий... 
С. 

Постоянная проблема наличия отсутствия партитуры, 
не доставленной вовремя неизвестной сукой, жабой и блядью… 
Вопиюще-эклектическое переплетение стилей архитектурных, 
которые шутник-планировщик привнес в наш детский де-садик. 
Мы оба не любим второпях и скомкано говорить о главном, 
но измененные номера телефонов ограничивают фразой в чате, 
а хочется написать нечто вроде романа Акутагавы… 
Деление жизни на ноль – эксперименты над странным частным. 
Рисунок отпечатан с нездешней яркостью, будто на плащанице, 
и даже неверующий Фома вряд ли решится в нем сомневаться. 
Гадание по линиям руки и звездам нам заменило гаданье по лицам. 
Все несказанное, свернувшись клубком, затихает в изножьи кровати. 
Бессонница вынуждает закапывать под уставшие веки морфий, 
чтобы он стал наживкой для своего близнеца-омографа – Морфея. 
Ожидание – один из самых тягучих и утомительных видов спорта, 
короткие встречи и такие же проводы оказываются трофеем. 
Постоянная перекидка мыслеформами с достойным партнером, 
непрерывный рационалистический чемпионат по брэйн-сквошу. 
Страдающим врожденным дальтонизмом ни к чему светофоры. 
Камень извлечен из-за пазухи, обозначен как жребий - и брошен. 
Мы достались друг другу нарочно, предначертанно и бесплатно – 
так разыгрывают партию шахматные фигурки, выточенные из яшмы. 
Stairway to heaven – это медленный нескончаемый эскалатор, 
на котором мы застыли на секунду… секунду… секунду… обнявшись. 

***
В стакане пузырится лимонад, 
ладони пахнут медом и корицей. 
И боги собирают компромат 
на всех. Нам будет, чем гордиться. 
По тротуару скачет воробей, 
трудолюбиво добывая завтрак. 
А в Африке – уже сезон дождей… 
Хотя что нам, родной, до этих африк?.. 
В траве совокупляются жуки – 
карманные олене-носороги. 
Прикосновения задумчиво-легки, 
и отступают смутные тревоги. 
И мы ныряем в глубину зрачков, 
отбросив леденящую одежду. 
И это все похоже на любовь… 
И это все напоминает нежность… 
А жизнь волшебна, сколько ни крути 
ее по Фрейду или Кама-сутре. 
Определение любое – элатив. 
Мы просыпаемся… И ты прекрасно, утро! 

***
Дарья, Дарья, в этом городе что-то горит... 
Б. Г. 

Мы уходим, бодро маршируя в затылок сами себе. 
В этом городе - внюхайся! - что-то горит и чадит. 
Двадцатилетние смотрят на нас и шепчут: "Убей!". 
Дык убьют... У них - своя подтанцовка и свой гамбит. 
И ломает подмостки подвыпивший кордебалет, 
ошалев от обилия аплодизов, цветов и соитий. 
И лорд-мэр бросает королеве жесткое "нет!" - 
когда ее пышный кортеж пытается въехать в Сити. 
Читая тебя, понимаю, как несказанно мне повезло - 
мог бы пройти стороной, не задев даже крыльев краем... 
Быть рядом с тобой, табуированный, то еще ремесло - 
каждый падре скажет, что теперь не видать мне рая, 
как своих аккуратных ушек... да надо ли мне оно? 
Взрослый мальчик, хватит ли пальцев на дыры в плотине? 
Самые странные песни слагаются именно этой весной... 
Руна движения куплена - на последний в году полтинник. 
Суетливо страницами хлопая, поэтический альманах 
уселся на каменное надгробие в виде мольберта. 
И если мне все-таки суждено умереть на чьих-то руках, 
пусть это будут твои прохладные руки, бессмертный... 

***
НЕлюбовь – графема ударение бросит на первый слог. 
Женщины ищут любви, мужчины жаждут войны. 
Двери – нараспашку. Все заготовки – впрок. 
"Полюби" и "убей" – почти однокоренны- 
е слова, если их слышит тугоухий кирпич – 
слишком добренький "another brick in the wall". 
Я+Я не равняется МЫ. Арифметики не постичь 
филолОгам… Они для нее – некий третий пол. 
С такими МЫслями – сбросить себя с моста, 
разложить на перекрестке звонких трамвайных рельс. 
Солнце, луна, суета сует и всяческая суета… 
Крики в пустоту. Бездыханность – сейчас и здесь. 
С парнокопытным незнакомцем – прогулка в ад, 
нажатие кнопки "ignore" при виде указателя "Рай". 
Обращенье к себе на ВЫ и МЫ. Циферблат 
устает считать. Уходя, пожалуйста, убирай 
за собой посуду и прочий дикорастущий быт. 
Не суди, не жалей, не падай. Сразу иди на взлет. 
Я люблю тебя. Ты – меня. Среди общего НЕлюбить. 
Остальное – excuse my English – нас near bird! 

***
Этот день - злой, потому что тебя в нем - нет. 
Сопротивляюсь ненужной по-пытке телефонного разговора. 
Привыкать к пустоте... не привыкла... за столько-то лет... 
Остается взять себя насильно и грубо - измором. 
Ждать лучше в спячке, все светлое отложив до срока... 
до новой встречи... до возможности прикоснуться, 
увидеть... услышать... ни в коем случае не искать пророка 
в своем Отечестве и чьем-то чужом... С Турцией 
больше столетия уже не ведутся войны. Незачем - 
там ведь такие пляжи... и волны цвета аквамарина... 
есть Интернет... и можно писать транслитом... фрезочкой 
стандартного шрифта - по коже... Горче дозы хинина - 
разлука... Знаю, что заслужила упреки в душевном стриптизе 
и тривиальности... знаю, правда... здесь все по Фрейду... 
но я живая (пока еще) в своей последней девятой жизни... 
понять бы, зачем... вытекаю по капле горячечным бредом... 
лужица на кафеле в ванной... губы, обоженные молоком, 
невольно дуют на воду, покрывая ее ледяной коростой... 
ты чувствуешь меня с полувздоха... с тобой мне легко 
до головокружения... одновременно сложно и просто 
верить тебе... слышать твое дыханье за километры 
и километры... дурачиться и при этом не быть паяцем... 
Боже Единый... дети твои - неразумны... но ты ведь - мэтр... 
Прости нас. Не дай потерять. Мы. Обещаем. Стараться. 

***
Лиловый и белый символы слишком ясны. 
Б. Г. 

Вечно бродит по свету подкидной дурак, 
как заведенный – не дома ни там, ни здесь. 
Мерными стаканами пьет дорогой коньяк, 
добавляет для бодрости дождевую взвесь. 
Так и я брожу, красавица, – вдоль да между снов, 
ни отдыха, ни унынья, ни укорота - нет как нет… 
Ветер юго-западный, ты толстой тряхни мошной, 
от щедрот природных подари хоть один ответ, 
да на всех атлантов, пожалуй, – кариатид, 
чтоб они по очереди бегали в магазин, 
ныряли в междузвучие – поломавши ритм, 
купались в полустрочии – как велит и-цзин. 
А на шее приживается капризнейший оберег, 
наблюдает нас искоса сине-зеленый глаз 
из-под тяжелых, в серебро оправленных век. 
В ямке межключичной, если надо, он спрячет нас. 
И Господь отключит нас за хронический плагиат, 
за пеструю ксерокопию черно-белого бытия, 
но, думаю, в глубине души будет немного рад, 
что в его зоопарке погостили и ты, и я. 
И огромный мир насильно сжат в особый формат. 
Оранжевый и черный символы снова слишком ясны. 
Я с готовностью и радостно сПрЫ-гИ-вА-ю с ума - 
ты стал оборотной, солнечной стороною моей луны. 


***
Я подвергала испытаниям твою дату рождения. 
Скорпион с рогами быка. Орех – по гороскопу друидов. 
Тот, кого нет. Галлюцинация. Наваждение. 
Древний дух, охраняющий пирамиды инков. 
Могу добавить, что на языке цветов ты – фреезия. 
Не знаю, как она выглядит, но наверняка не без выебона. 
Хитроумные бруты всегда убивают цезарей – 
аккуратно, исподтишка и, в общем, даже не больно. 
Город мой, гордящийся своими железами припухшими, 
не успокаивает меня, как раньше, валерьянкой улиц, 
холодящим стетоскопом перекрестков не выслушивает… 
медленно пережевывает… стреляет резиновой пулей 
куда-то в область особой незащищенности… 
Похоже, и здесь теперь не прижиться спокойно… 
Отсюда не докричаться до тебя… Пощечины 
сама себе раздавая, выцеживаю тягучее пойло. 
Внешней Монголии куда интересней внутренняя. 
Набор для чайной церемонии – красный лаковый. 
Ты опять затаился в обиталище перламутровом... 
Чувствуешь?.. Нежно глажу створки твоей раковины… 
Разбитый вдребезги ненужный "walky-talky". 
Звук за пределами слышимости – выше и тоньше. 
Карты, раскинутые на асфальте – три тройки и джокер. 
Твоя улыбка мимолетящая: "Хиленькое каре"… Помнишь?.. 

***
Нам дела нет до левых дефиниций, 
чужих циррозов и чужих печенок. 
Но что-то, может быть, и нам зачтется, 
но что-то, может быть, и нам простится. 
Сторонник показного альтруизма, 
что человечество счастливит на досуге, 
не помешает нам согреть друг друга 
и подарить еще кусочек жизни. 
И слишком просто стать одним из двух, 
и слишком просто проиграть вчистую... 
Но это - не для нас. Тебя рисует 
бегущий по асфальту легкий пух 
и мучает прохожих аллергией. 
Они чихают, злятся и плюются, 
и жаждут с голубой каемкой блюдца... 
А мы смеемся, милый, мы - другие. 
Мы подбираем филигранный ключик 
к моторчику под левою ключицей... 
А все, что с нами было - повторится. 
Чуть позже. По-иному. Много лучше. 
Не зная иностранных языков, 
мы овладели сотней диалектов, 
Для них - лишь пара строчек на салфетке. 
Для нас - да что греха таить - любовь... 

***
Не пугайся, если вдруг 
ты услышишь ночью странный звук - 
все в порядке... просто у меня открылись старые раны... 
Майк Науменко 

Испуганный мальчик в свои 28 
не знает, откуда берутся дебилы. 
Ad Rotary 

Приезжать по средам и уезжать по средам. 
Грациозно лодыжку засовывать в зубы капкана. 
Вешать на грудь табличку "Открыта семь дней без обеда". 
С веселым чпоканьем отворять старые раны. 
Твердить, что все - в абсолютном порядке, 
что одиночество - свыше данное суперблаго. 
Гладить по кожистым листьям фикус в огромной кадке. 
Научиться врать, благо все терпит бумага. 
В 28 постичь, откуда берутся дебилы. 
Пересчитать их и отправить в специальный питомник. 
Картинно вздохнув, лепетнуть: "Что было - то было...". 
При встрече с тобой сделать вид, что, мол, незнакомы. 
Добровольно себя подвергнуть бомбардировке. 
Устроить этакий камерный взрыв в Нагасаки. 
Кошачья кровь, выпущенная с особой сноровкой, 
становится сладкой... Ты ведь так любишь сахар... 

P. S. ...А потом лучеглазый Спиди что-то опять прогонит... 
Между мостами и небом мне станет тесно. 
И птицы феникс станут жить по своим законам. 
Тогда я вернусь. Обещаю. Без всяких "если". 

***
Загрудинные боли - не слишком высокая плата 
за надрывный шедевр - естественно, в стиле "соул". 
В моем плане не прописано быть богатой - 
так узнай меня среди многочисленных рокировок. 
А кто обещал, что любить тебя будет - просто? 
Плюнь в глаза той овце или тому барану! 
Но есть ли у меня выбор, если ты - воздух? 
Не дождетесь! Дышать я не перестану. 
Готова даже раздуться, как в том анекдоте, 
с размеров бобра до параметров бегемота. 
Раритеты пойдут с молотка на аукционе "Сотби". 
А жизнь, как всегда, окажется слишком короткой, 
чтобы успеть подготовить кислородную маску 
на случай твоих спонтанный аннигиляций. 
Все устроено так, что мы слишком часто 
за право дышать платим готовностью задыхаться. 

***
Летучая рыба на нижней плацкартной полке. 
Бродячая кошка смутных твоих сновидений. 
прикованная цепочкой вневременно-долгой. 
Боящаяся терять. Стремящаяся не обесценить. 
Живущая здесь и сейчас - моментом единым 
(только вот не надо глупых ассоциаций с клеем). 
Слушай, Папанин, я не претендую на эту льдину. 
Считай меня ненормальной. Я опасно болею. 
А ты - не лекарство, чтоб тебя принимать вовнутрь, 
не едкая мазь, чтоб тобой натираться снаружи. 
Но, просыпаясь каждым зеркальным утром, 
понимаю, насколько же мало мне нужно - 
ощущенье твоей руки поверх моих пальцев, 
судорогой нежности сведенных и горьких... 
Точечными искрами огоньков бенгальских 
сгорает время... Скажи на милость, какого черта 
лысого еще выпрашивать у того, кто сверху 
всегда и жестко не приемлет других позиций? 
Я просто буду твоим извращенным эхом, 
порой несущим отсебятину, невзирая на лица. 
И у каждого - тысячи производных и переменных, 
сотни точек пересечения водки с марихуаной. 
А любовь - внедряется на уровне ДНК. В гены. 
Делай, как знаешь. Я же приму ее за константу. 

***
Катком по мягкому асфальту – 
любовь по мне. А я – цела. 
И только техникою смальты 
ты влип кусочками стекла – 
не в кожу даже. В нервы. В мясо. 
В походку. В жесты. Между строк. 
Дает учитель экстра-класса 
открытый штопором урок. 
Иронизировать над всем, 
что – вопреки – упорно дышит, 
блуждать меж графиков и схем, 
лететь фанерой над Парижем, 
как в школьной приговорке глупой – 
эстетски так, в луче закатном… 
Ну здравствуй, сердце. Я – твой ступор, 
кинжал дамасский, меч булатный. 
Во мне – распахнута насквозь 
пустая анфилада комнат. 
Не принимать себя всерьез. 
Не ощущать. Не быть. Не помнить. 

***
С ногами – на диване… Пить вино 
и на тебя бросать украдкой взгляды 
влюбленные. И помнить, что «не рядом», 
хотя ты осязаем… Все равно. 
В безличии пределов и запретов 
гуашью расписать кленовый лист 
под серебро. Любой идеалист 
меня поймет. Да, нам не петь дуэтом, 
не просыпаться вместе поутру, 
не красить стены в маленькой гостиной, 
не плавать в ванне желтой субмариной, 
не нереститься, не метать икру… 
Рыдая в голос, догорают свечи, 
меня уносит ледяной вокзал… 
Был идиотом тот, кто утверждал, 
что время всех простит и все излечит. 
Но каждая коса найдет свой камень, 
на каждый форс наткнется свой мажор. 
Цедя из фляжки по глотку кагор, 
уходят Боги – легкими шагами. 

*
Зима страдает малокровьем, 
освободившись от вериг. 
Замысловатый подоконник. 
Незабываемый пикник. 

И никаких тебе наитий, 
и никаких – почти – стихов. 
Налейте. Выпейте. Примите 
меня – на сорок сороков. 

И кто-то пьян и что-то мямлит, 
пронзен красивым словом "спич". 
А я сейчас постигну, Гамлет, 
все то, что ты не смог постичь. 

***
Тут поступила заявочка написать про счастье… 
Что ж, попробую – где наша не пропадала! 
Только учти – все равно ты будешь причастен. 
Без тебя – плоско, недоговорено. Словом – мало. 
Приступаю к исследованию странной субстанции, 
представляю ее себе анатомическим препаратом. 
Счастье нарисовано «маленькими голландцами». 
Счастье – это когда к нам вернется Кондратий. 
Это все – о «высоком». Приземлимся. Выдохнем. 
Итак – счастье… Начинаю говорить банальности. 
Для начала – оно не должно быть приторным. 
Оно пахнет, как твоя кожа, - горчинкой миндальною. 
Счастье – это случайно коснуться твоей руки… 
Предупреждала же – все тривиально, боже мой! 
Когда обычное полуночное имя моей тоски 
обернется сном о тебе – ярким и бестревожным, 
когда, пробегая рысью ворохи своих виршей, 
вдруг замечаю тебя, на цитатки раздерганного. 
С каждой твоей улыбкой война становится тише – 
детской песенкой, положенной на простые аккорды. 
Толкучка, ларьки, человечки – как суп гороховый, - 
составляющей счастья непременно будет вокзал. 
Я знаю, оно – чуть прищурено-темноокое, 
потому что у счастья – совершенно твои глаза… 

***
Становится каждое место – лобным. 
Становится каждый четверг – рыбным. 
Как ни вращай ты упрямый глобус, 
альфа с омегой не выпустят сигму 
из порядковых алфавитных объятий. 
Серийный номер – его не смоешь. 
Не отстираешь в хваленом "Тайде" 
синяки от сердечных побоищ. 
Если так будет немного проще, 
если так станет на каплю легче – 
хочешь, сложи всех собак и кошек 
на мои отнюдь не хрупкие плечи? 
Себя усилием воли домкратным 
поднимая над состоянием "между", 
из трясинного выбираясь пата, 
руби всех сук, на которых повешен! 
И белеешь ты, одинок, как парус… 
Но жизнь – не Лермонтов и не Пушкин. 
Она, любимый, скорее – Хармс. 
Смотри – из окон летят старушки! 

***
Очень хочется сочинять тебе письма. 
Спокойные, длинные, неизмеримо теплые, 
поминая то, о чем всуе не говорится, 
а, если и говорится, то только шепотом. 
Любая мелочь, граничащая с оплошностью, 
как-то незаметно становится знаковой. 
Например, твое между делом брошенное: 
"Послушай, у нас глаза - одинаковые"... 
Любая тема тут же подхватывается, 
развивается, отзывается перезвоном, 
фиксируется чернилами, из каракатицы 
испуганной выдавленными... Синхронно 
открываются третий глаз и второе дыхание. 
Значит, это – время смотреть и бежать, 
выходить в безразмерные дали астральные, 
без стыда выделывая немыслимые антраша, 
торговать сброшенными хвостами ящериц, 
и, озябнув на промозглом западо-севере, 
подглядывать и с трудом просачиваться 
к тебе - через щелочку в прокси-сервере... 

***
Часовые Весны с каждым годом становятся строже... 
Б. Г. 

На этой неделе слишком уж много пятниц. 
Ты не поверишь - я насчитала восемь. 
Я изменилась. Вчера вот купила платье 
и подаю себя исключительно на подносе. 
Я как-то писала тебе между строчек - помнишь? - 
что овладела тайнами самообмана. 
А Часовые Весны (ну у них, однако, и рожи!) 
на днях нажрались и пришили струны к баяну. 
Одуванчики почему-то пахнут массандрой. 
Почесав в затылке, Авеля воскрешает Каин. 
Ты - по-прежнему на периферии взгляда, 
в кончиках пальцев, на границе дыханья... 
Мой календарик полон зачеркнутых клеток - 
ищет причины для приближения встречи. 
Все неминуемо перемещается - к лету. 
И по-птичьи пусты становятся кости предплечий. 

***
Ты – воплощение кофе с мороженым, 
сладкое, горькое, льдисто-горячее. 
Ты отверзаешь мне бездну возможностей 
для перехода количества в качество. 
Я – что попроще… ну, пиво с фисташками… 
или с кальмарами… или с орешками… 
Вместе мы станем отвратною бражкою… 
Я тут подумала… лучше не смешивать!

***
Хочется курить бесконечно и выть протяжно, 
выстукивать бешеный такт сумасшедшей польки. 
Из папье-маше человечек все пляшет, пляшет. 
Из папье-маше человечку все больно, больно. 
Человечка прохожие спасали так долго, долго. 
В человечка вливали литры "Медвежьей крови". 
Человечек все излучал странные волны, волны 
и кричал, что ему ничего не нужно, кроме 
слоями склеенного из кусочков картона-тона 
другого такого же непонятного человечка. 
Ему отвечали, что игрушки не плачут, не стонут. 
Ему обещали, что время все лечит, лечит... 

***
Ты всегда был один – в этом право стрелы. 
Б. Г. 

Нарисуй меня голым на фоне кирпичной ограды. 
Ad.Rotary 

Нарисуй меня голой на фоне кирпичной ограды. 
Нарисуй меня в джинсах на фоне облезлой стены. 
Обходя виртуозно ловушки, подставы, засады, 
ты ввергаешь меня в состоянье межзвездной войны. 
Ты мне все рассказал про негнущийся промысел божий 
и про путь одиночки, проверенный правом стрелы. 
Не приемлю. Слаба. Дохловата. Зело тонкокожа. 
В Древней Спарте меня б непременно – башкой со скалы. 
А сейчас – погляди-ка – живу героиней романа, 
охраняю стада многоточий по сотням голов… 
Изъясняюсь завернуто, будто с изнанки, пространно. 
Ножку сводит в силках, безжалостный мой Птицелов… 
Я с расчетом на тысячу лет конопатила щели, 
добавляя в мастику слова – десять строк по рублю. 
А когда ты придешь и потребуешь хлеба и зрелищ, 
отломаю горбушку… и левую грудь оголю. 

***
День за днем выгоняешь меня из краски. 
Становлюсь бесцветной. Тусклой. Прозрачной. 
Надевают броские ритуальные маски 
последние из могикан, первые из команчей. 
Летать без страховки – удел бессмертных. 
Что ни сей – а взойдет-то чертово семя. 
Спидометр накручивает километры. 
Останься. Можно. Сгодишься на племя. 
Редкий случай: мне не до эпатажа. 
Выступаю по произвольной программе. 
Загадай скорее, как карта ляжет: 
рубашкой книзу, кверху штанами? 
Набивая синяк о ехидный поребрик, 
вынуждена констатировать с грустью: 
жизнь подобна бешеной зебре... 
Не лягнет – так непременно укусит! 

***
Сегодня день на редкость сонный – 
не прорисован вялой кистью. 
И клены в золоте червонном 
последние теряют листья. 
И устремились птичьи стаи 
через башку мою – навылет. 
Разбитая, полуслепая, 
отравленная книжной пылью, 
прошу у Бога амнезии. 
Забейте призрачные норы! 
Мы – беспринципные сизифы 
и катим тяжкий камень в гору. 
Ты знаешь, я опять пыталась 
забыть его лицо и голос… 
Но бесполезно. Как тот фаллос, 
что видит Фрейд в любой из елок 
или в простой сосновой шишке – 
пардон за грубое сравненье – 
вот так и я все время вижу 
его лицо… До исступленья 
доводят игры подсознанья, 
и в пору с криком лезть на стену, 
плюясь, как закипевший чайник. 
В рекламе сигарет на Невском – 
всего делов, что он их курит… 
Проблема здесь, поверь, не в сексе – 
в любви. И разной прочей дури… 
И если чья-нибудь походка 
его движения напомнит, 
я разревусь, как идиотка. 
Реанимация. И – кома. 
Убить зловредного микроба! 
Лечиться в клинике неврозов! 
В гробу видать любовь до гроба! 
Но поздно, друг мой… слишком поздно… 
В моей обычной мирной жизни 
полно премиленьких деталей. 
Беспомощность – цена за близость. 
Ты не грусти там. До свиданья. 

***
Шива танцует, и рушится мир. 
Что-то слегка кривоват наш эфир. 
Звено за звеном – и сковалась цепочка. 
Тик-так. Незаметно. Но дьявольски прочно. 
Ты лгать разучился. И нет больше слез. 
Похоже, что все завертелось всерьез. 
Черешни сережка алеет за ушком. 
Открою окно – здесь немыслимо душно. 
И хлипкие двери я выбью с ноги. 
Даю три минуты. Успеешь – беги. 
А я наблюдаю, как входят в пике 
полтысячи рыб на зыбучем песке. 
В продуманном сне я касаюсь рукой 
того, кто влюблен. И того, кто живой. 

***
Она такая лапочка, она такая тихая, 
она глядит так преданно - ни слова поперек. 
А я-то, неразумная, всегда искрю шутихою, 
царапает до кровушки мой ядовитый слог. 
Она сидит, домашняя, с ногами на диванчике, 
и любит бегать с тряпочкой, и любит мыть плиту. 
А я ведь - кошка рыжая и не могу быть зайчиком, 
такие сюси-пуси мне терпеть невмоготу. 
Гуляю, когда хочется, я рельсами трамвайными, 
пишу стихи шизовые и по ночам не сплю. 
Я - гордое животное, не ем халву и пряники, 
мои слова заветные не купишь по рублю. 
Мораль у этой песенки: какая, нафиг, разница? 
Мы - вроде люди взрослые, зачем же нам мораль? 
Надеюсь, будешь счастлив ты, надеюсь, не обманешься, 
из золота сусального устраивая рай. 
Мне ж серебро прописано, в нем - чертова отметина, 
в нем - тайна несмирения и яркий третий глаз. 
Луна недуги вытянет, и буду я излечена, 
и вновь свободной стану я, когда начнется джаз. 

***
Знать бы прикуп, жить бы в Сочи - 
нету денег на билет. 
Километры междустрочий. 
Третий лишний. Ваших нет. 
Если очень долго прыгать, 
то, наверное, взлетишь. 
Позолоченную фигу 
кажет Бог с высоких крыш. 
Ухмыляется собака, 
длинный высунув язык. 
Все созвездья Зодиака - 
враки, вымысел и пшик. 
Переменка в желтом доме, 
всем - бесплатный лимонад. 
Заколдованная зона, 
и, куда ни плюнь, - война. 
Вьется в небе черный ворон - 
деловитый взмах крыла. 
Разве нас возьмешь измором, 
ты, пернатая урла?! 
Отвали, дурная птица, 
улетай с передовой. 
Здесь тебе не поживиться. 
Fuck you, ворон! Я не твой! 

Стакан цикуты
-------------

Мой Белый Рыцарь, верный друг, 
плесни-ка мне стакан цикуты, 
и понесутся вскачь минуты, 
подстрочный замыкая круг. 
И ты мне скажешь, на крайняк, 
что, в общем, все не так уж плохо… 
Сережка! Это гон для лохов! 
Диагностирую голяк, 
диагностирую пространство, 
забитое такой херней, 
что – о вэйз мир! О боже мой! – 
нам не до песен, не до танцев… 
И мы с тобой, как две Муму 
средь зайцев дедушки Мазая. 
Он добрый. Он нас всех спасает, 
неумолимый, как самум 
и безучастный, как цунами. 
И снова мутная река, 
и снова жесткая рука, 
и снова выбор не за нами… 
И мир залез на шею нам, 
уселся плотно, ножки свесил. 
Ну отчего ж ты так невесел? 
Давай устроим тарарам, 
и шоу рассыпанья соли, 
и офигительный салют! 
Тебя из органов уволят, 
меня в Израиль отошлют… 
В лубочных красках скоморохи 
рисуют чудо-пастораль. 
Им ничего уже не жаль, 
они не собирают крохи. 
Зачем им крохи? Есть пирог, 
есть воскресенье, свечи, праздник, 
есть изумруды, есть алмазы, 
есть диско, соул и хард-рок… 
Хард-рок навис. Умолкли песни. 
Померкли взоры. Глючит комп. 
Издохли Принцы и Принцессы. 
Остались жабы. Думать – в лом. 
В лом – плакать, чувствовать, смеяться, 
в лом поливать убогий сад. 
Мы не воротимся назад. 
Хохочут злобные паяцы. 
И хаос, энтропии брат, 
и гений, кореш парадокса, 
закрытые в отдельном боксе, 
со скуки глушат все подряд. 
И по натянутому дню 
идет прекрасный неврастеник, 
заложник прошлого и пленник 
безудержной любви к огню. 
Вокруг сентябрь мельтешит, 
природа осенью болеет. 
В Америку уедут змеи 
с глазами цвета анаши. 
И все, конечно, отболит, 
уйдет, забудется, сотрется, 
языческие боги солнца 
специальный выведут гибрид. 
И рассечет, как масло нож, 
походка чья-то серость улиц… 
Мне жаль порой, что ты не куришь. 
Я ж закурю. И эта ложь – 
завеса сумрачного дыма – 
меня обнимет, как сестра… 
Какая чудная игра, 
какой роскошный выстрел мимо! 

***
Хочешь, я полюблю Москву? 
Это подвиг для питерца – ты поверь... 
Я ведь долго пила по глотку Неву, 
я не столичный, нездешний зверь. 
Хочешь, вольюсь в ее этажи, 
в ее бульвары, в ее суету? 
Только полслова, только скажи – 
и я оценю ее красоту. 
Сменю привычный влажный туман 
на шуршащий сухими листьями парк. 
Пару поправок внесу в свой план. 
Откопаю другую картинку в «клип-арт». 
Я устала в прятки играть с судьбой 
и просить ее повернуться анфас. 
Ну, Манежная площадь – битюг-другой... 
Ну, Петр Первый – не как у нас... 
Жить бы, что ль, поближе – вот в Бологом... 
Хоть «нет» – в любом населенном пункте «нет». 
Если ты отдашь мне Москву внаем, 
я – Шалтай-Болтай на Кремлевской стене! 
Хочешь, я полюблю Москву? 
Даже эти неразводные мосты! 
Мне, конечно, по кайфу глотать Неву... 
Но ведь здесь же – ты... Где-то рядом – ты. 

Сентябрь. Избыток никотина.
--------------------------

Тахикардия, верный враг, 
как дырочки в сердечном сыре… 
И неожиданный аншлаг 
в незасыпающей квартире. 
Немного остается слов 
для пустотелых этих виршей. 
И холодеют пальцы… Вновь 
размер, оскомину набивший 
меня вплетает в свой узор, 
не спрашивая о расценках. 
Седьмой строки ненужный сор 
разыгрывает злую сценку. 
И лучезарный Арлекин 
бросает дуру-Коломбину. 
Диагноз: необъятный сплин. 
Сентябрь. Избыток никотина.